Едигарев Петр Павлович

Такой тоже была та война О Великой Отечественной войне написано немало. Фронтовики, очевидцы страшных боев, рассказывают о том, что довелось им пережить, испытать, увидеть. Но была у той войны и другая сторона, которую долгое время замалчивали. Война не менее ужасная, оставившая глубокий след в судьбе каждого солдата, попавшего в плен, но выжившего. Один из таких, наш земляк П.П. Едигарев из Полома. Рядовой Великой Отечественной, награжденный медалями «За отвагу», «За участие в боях за г. Брест». В 60 километрах от Бреста начиналась его военная служба в мае 1941 года. Не знал тогда Петр Павлович, что уготовила ему судьба.А рассказал он о пережитом, записав воспоминания в двух ученических тетрадях, только накануне 50-летия Победы, 3 мая 1995 года. Довелось фронтовику дожить до 60-летия Победы. К сожалению, это был последний юбилей участника войны. Но хранятся в архиве его воспоминания о пережитом. С ними мы и знакомим наших читателей. Начало войны «Призывную комиссию проходили мы вместе три друга. В апреле 1941 года ушли в армию Петр Васильевич Юшкетов и Егор Андреев. Мне повестку вручили 5 мая. С Петром Васильевичем, воевавшим под Москвой, встретились только через 50 лет. Служба моя в 62 саперном полку начиналась на самом западе страны, на окраине небольшого города Несвиж Барановичской области. 22 июня 1941 года нас подняли по тревоге в 4 часа утра для принятия присяги. На построении объявили, что предстоит поход в 60 километров в Брестскую крепость. А присягу приняли вовремя привала. Выдали стеклянные стаканы да фляжки, противогазы, шинели. А из вооружения — штыковые лопаты да по 30 штук патронов. Уже в это время слышался гул самолетов, взрывы. Когда же мы вышли, сержант (а на 22 июня ни одного офицера в полку не было) четверых, в том числе и меня, вернул на охрану постов. На третий день авиация начала бомбить западную часть города. Вечером мы семь человек (сержант с винтовкой, старшина с автоматом, ещё один старослужащий с винтовкой и мы четверо с лопатами) ушли из города. Шли полями и перелесками до большого леса, где встретили солдат нашего полка, других частей. Там я увидел Дмитрия Зверева, с которым вместе призывались из района. Дальше отступали большой колонной. На рассвете только вышли на поляну, как налетел самолет и начал строчить по нам. Потом появился другой. Ринулись обратно в лес и вновь шли всю ночь. На утре переходить стали вновь большую поляну, а из леса немец из пулеметов начал бить. Сколько там осталось солдат: человек на человеке. Может, до сих пор кости их лежат в лесу. Забрали у погибших оружие, захватили и тут же расстреляли немцев. В тот день появилась у меня винтовка, штык-нож от которой отдали другому бойцу. Отступали ночами дней десять под дождем, в сырой одежде и обуви. В очередной раз потеряли людей, когда ночь решили провести в школе на берегу реки. Начавшийся обстрел и паника не позволили многим выйти из здания, у которого рухнула крыша. А оставшимся в живых надо было перебраться на другой берег. Колонна двинулась по протоптанной по болоту дороге, когда догнал ее запыхавшийся старик. Он и рассказал, что утонули тут два кавалерийских полка и указал путь в обход болота. В очередной раз встретились ещё с одним хуторянином, когда собирали материал для плотов. Он поведал о том, как ворвались немцы, погнали жителей и пленных военных за хутор. Двоих солдат и двоих офицеров повесили сразу. На следующий день хуторяне похоронили более пятидесяти солдат, которые были убиты в перелеске. Местных жителей предупредили о том, чтобы сообщали об отступающих в комендатуру. Поэтому старик, у которого один из сыновей воевал со второго дня войны, а другой был на Дальнем Востоке, не решался долго разговаривать, но принес немного продуктов. Сооружали плоты по ночам, чтобы немцы не засекли. Переправлялись тоже ночью по 6-9 человек. Перебравшиеся отходили подальше в лес. Последний рейс, уже было светло, обстреляли. Ждали переплавлявшихся до следующей ночи, а потом решили отходить. Выручал всех повар, не унывающий человек, который умудрялся накормить худо-плохо из добытых на хуторах продуктов. Отступать после переправы пришлось полями. В бои не вступали, так как у большинства не было оружия. А под обстрел попадали не раз. В очередной раз во время разведки наткнулись на старика со старухой, которые копали картошку. Они рассказали, что расстреливают и старых, и малых, и боится население немцев, как зверей. Но все же собрали по соседям продуктов, дали топор, ведро и объяснили, что предстоит нам переходить асфальтную дорогу. О ее приближении известил гул техники. А вот удобное место перейти дорогу искали четыре ночи: патрули, бесконечное движение и открытая местность не позволяли сделать это в темноте. Все же добрались до перелесков и решили рискнуть. Разделились на три группы (а было нас 21 человек). Две группы успели перейти. Когда настал наш черед, ракеты осветили дорогу, открыли огонь из пулеметов и минометов по перешедшим, а потом и по нам. Побежали к большому дереву, обросшему кустарником. Услышал только звонкий удар, кто-то трясет меня за руку. Видел, что губы шевелятся, а что говорит, не слышно, правая рука не поднимается. Оглянулся, а там, не перечтешь: стоят в черной форме... В плену Повели нас, пристреливая раненых, выпытывали, где офицеры. Трясло от мыслей перед позорной смертью. Подогнали машину с прицепом, где уже были такие же, как мы. Ехали, все время пополняя машину пленными. Так везли и вели пеших. Обессилевших пристреливали. В Бресте погрузили, как сельдей в бочку, в железнодорожные вагоны. Когда грузили, узнали, что попали в плен 13 августа. До этого ни числа, ни дня не знали. Воздуха в вагоне в жару не хватало, на всех было два ведра воды. Когда через двое суток прибыли в Германию, в каждом из вагонов было от пяти до десяти трупов: умерли от жажды и недостатка воздуха. А сколько перебили людей, когда после разгрузки ринулись к водоколонке! Зона, в которую нас привели, оказалась огороженной колючей проволокой на высоту метра в четыре. Разгорожена она была той же проволокой на клетки. Та, в которой оказался я, была крайней от дороги. Вначале не обратили внимание на движение машин. А потом узнали, что мертвых и даже живых ослабевших грузят в машины с нарощенными бортами и вывозят сжигать в печах. Сопровождавшие машины два-три грузчика из пленных обратно не возвращались. Зиму просуществовали в вырытых самими же землянках, в одних гимнастерках. Чтобы хоть как-то поддержать себя, выкапывали различные корешки. Ели все, что зубы брали. И болели. Ночами от холода меня спасал пожилой солдат, попавший в плен в конце сентября и обмундированный во все теплое. Он расстилал шинель, на которую ложились, прикрывал свободной полой. В конце апреля 1942 года 240 человек направили в рабочий лагерь. Семь километров предстояло пройти колонной по три человека. Шли больше пяти часов, троих, совсем ослабевших пристрелили. Последнее до лагеря расстояние меня буквально дотянули шедшие с обоих боков товарищи. Втащили по лестнице в казарму. Разместились на двухъярусных нарах с соломенными матрасами. На следующий день переодели в старые зеленые кителя с белыми буквами SU (Sovjetunion — Советский Союз) на спине, выдали деревянные колодки на ноги, в которых и ходили на работу за два километра по мощеной камнем дороге. Чистили затянутые илом каналы, грузили его в вагонетки: по две-три за день впятером, тогда как здоровый человек мог погрузить вагонетку за полчаса. Кормили, как и в концлагере, баландой из гнилых картошки и капусты, поэтому во время работы ловили лягушек, маленьких рыбешек, ели ракушки и корни, траву и моховики. Больных дизентерией отправляли в лазарет или на тот свет. Взамен из концлагеря привозили новых. Они рассказали, что вырытые землянки обваливались, люди оставались в них, а оттуда выползали вши и клопы в таком количестве, что охрана ходила только в высоких сапогах. Нашей же целью было выжить и хоть как-то навредить: подкладывали на рельсы совковые лопаты, камни маскировали землей. Двигавшиеся вагонетки опрокидывались. Следил за работой старик-мастер, руководил через перевозчика, русского эмигранта, который был хуже немца: за малейшую провинность бил всех подряд по лицу, пока руки не устанут. Особо провинившихся пороли плеткой (до 40 ударов). Из лагеря нас отправляли работать группами на хозяев. В первое время пилили и кололи дрова, потом косили. Так дожили до апреля 1945 года, не зная, что будет с нами завтра. Однажды, отправляясь в лагерь без часового, узнали, что рядом, в Босуме, стоят американские войска. Решили бежать. Обошли лагерь, а когда вышли на дорогу увидели двигавшихся навстречу американцев. В Босуме узнали, что лагерь наш был заминирован, но взорвать его немцы не успели. Рассказали нам об обстановке на фронте. В Босумской больнице для иностранцев подлечили от последствий полученной в 41-м году контузии. Очень по-доброму относился врач, чех по национальности, который все время повторял, что мы одной крови, оба православные. После больницы перевезли в Восточную Германию, где с августа 1945 года определили после проверки в гаубичный полк. Вежливо, уважительно относились к нам, бывшим пленным, командир дивизии майор Кашпиров, лейтенант Даянов, зам. командира 118 артбригады подполковник Дектеренко. Хотя у меня было всего четыре класса образования, направили в школу сержантов. Но только приступили к занятиям, как в мае 1946 года вышел указ о демобилизации. Мне и предлагали остаться на службе, но очень тянуло домой. Вот так и закончилась для меня после всех испытаний и мытарств война, вернулся в родные места. Работал бригадиром, 25 лет комбайнером. Последствия контузии и плена сказались на здоровье. С 35 лет все отпуска уходили на лечение в больницах и санаториях. Мы были узниками, но все равно верили и надеялись на победу. Воевали три моих брата: один погиб, второй в блокадном Ленинграде был ранен, средний служил на Дальнем Востоке». К печати подготовила Наталья ДРАНИЧНИКОВА.